Понятно, что написать любой текст, в том числе сочинение, вне жанра невозможно. К сожалению, у методистов нет единого мнения по поводу жанра предлагаемого на ЕГЭ сочинения (рецензия, проблемная статья, рассуждение, эссе?). Если композиционные и речевые особенности рецензии достаточно хорошо разработаны, то эссе, представляющее собой попытку выразить субъективное впечатление, требует особого внимания учителя-словесника.
Жанр эссе наиболее близок тому, что мы привыкли называть сочинением на свободную тему.
Сергей Довлатов в свое время так определил этот жанр: «Лаконизм, свободная композиция, отсутствие притязаний на исчерпывающую трактовку предмета плюс особая доверительная интонация, образность, афористичность, установка на разговорную лексику. Подлинное эссе – это всегда новое слово, индивидуально окрашенное, с личностью автора на переднем плане».
Среди бестселлеров, наиболее часто переиздающихся «карманных» книжек для самого массового читателя, прочное место занимают издания типа «50 великих эссе».
Готовясь к экзамену, мы проводим уроки анализа текста эссе и подготовки к написанию собственного эссе.
Понимая трудность задания подобного рода, мы даем в качестве образца лучшие тексты известных авторов: Григория Померанца «Маленькие эссе», «Человек ниоткуда»; Зинаиды Миркиной «Дорога к внутреннему храму»; Дмитрия Лихачёва «Культура и совесть»; Фазиля Искандера «Моцарт и Сальери», «Попытка понять человека»; Петра Вайля «Стихи про меня»; Иосиф Бродский «Напутствие» и др.
Эссе Г.К. Честертона «В защиту бессмыслицы» написано в 1901 году и относится к тем произведениям мировой литературы, без которых нельзя обойтись, когда мы говорим о феномене Серебряного века. Текст относится к числу редких, трудных, поэтому мы представляем его целиком.

Гилберт Кит Честертон (1874 – 1936)
В ЗАЩИТУ БЕССМЫСЛИЦЫ 1.

Есть два равноправных и вечных способа смотреть на наш сумеречный мир. Мы можем воспринимать его как вечерние или как предрассветные сумерки. Мы можем думать обо всём на свете, вплоть до падающего жёлудя, как о потомке или как о предке.
Временами мы почти подавлены — не так злом мира, как его добром, ощущая себя всего лишь наследниками унижающего нас великолепия. Но временами всё нам кажется примитивным, вечные звёзды — лишь искрами от мальчишеского костра, земля — первой попыткой творения, и даже в стариковских сединах мы готовы, по слову Библии, видеть расцветающий миндаль, майский цвет боярышника...
Прекрасно, когда человек сознаёт себя потомком всех веков. Это общепризнано. Менее признано человечеством, но не менее важно для него время от времени ощущать себя предком — и не просто предком, а представителем первобытной старины. Человеку полезно иногда подумать (такие мысли облагораживают): не мифический ли он герой? Не солнцепоклонник ли?..
Лишь то, что поистине свежо, внезапно,— то новое, что привносит каждый новый век,— вернее всего пробуждает это чувство извечного детства мира. И если бы XIX веку нужно было предъявить свидетельства такой вот своей безрассудной юности, то, при всём уважении ко всем изумительным наукам и премудростям века сего, мы могли бы сказать, что всё же наилучшие доказательства этого рода следует искать в стихах м-ра Эдварда Лира и в литературе бессмыслицы. Во всяком случае, «Донг с блестящим носом» — это настолько же ново, насколько нов был первый корабль и первый плуг.
В некотором смысле верно, что такие величайшие в мире писатели, как Аристофан, Рабле и Стерн, тоже писали бессмыслицу. Быть может, мы ошибаемся, но бессмыслица, о которой мы здесь говорим,— нечто совсем-совсем иное. Бессмыслица тех великих писателей была сатирической — иными словами, символической: некие дополнительные шалости вокруг уже обретённой истины. На свете нет ничего более различного между собой, чем инстинкт сатиры, заставляющий художника рисовать усы кайзера всё длиннее и длиннее (ибо по усам-то нами кайзер и опознаётся),— и инстинкт бессмыслицы, заставляющий, без какой-либо видимой причины, те же самые усы подрисовывать нынешнему архиепископу Кентерберийскому, как если бы он отрастил их себе по рассеянности. Мы склонны думать, что лишь в нашу эпоху может быть понятно, что «квангл-вангл» не значит ровным счётом ничего, а страны Джамблей вовсе нет на свете. Нам также представляется, что если бы сообщение о суде над валетом из «Алисы в Стране Чудес» было напечатано в XVII в., то оно было бы воспринято в том же духе, что и «Суд верных» Бэньяна2, т. е. в качестве пародии на судебный процесс того времени. И что если бы в то же самое время появился «Донг с блестящим носом», его назвали бы грубой сатирой на Оливера Кромвеля.
Мы вполне намеренно цитируем преимущественно «Бессмысленные стихи» м-ра Лира. По нашему мнению, он является отцом бессмыслицы, предшественником Льюиса Кэрролла и по времени, и по сути. В одном смысле, однако, Льюис Кэрролл имеет большое преимущество. Мы знаем, кем был Льюис Кэрролл в своей повседневной жизни, он был исключительно серьёзным, консервативным, всеми уважаемым университетским профессором, большим педантом и немножко филистером. И таким образом его странная двойная жизнь на земле и в стране грёз подчёркивает идею, лежащую в подоплёке бессмыслицы, — идею эскейпизма, т. е. ухода в мир, где вещи не навек зафиксированы в ужасающем соответствии самим себе, где яблоки растут на груше и где первый же встречный может оказаться о трёх ногах.
В своей первой жизни Льюис Кэрролл гневно осудил бы всякого идущего по газону — во второй же с готовностью видел солнце зелёным, а луну голубой. Вот эта раздвоенность и делает Льюиса Кэрролла, одной ногой стоящего в мире здравого смысла, а другой столь же твёрдо стоящего в мире бессмыслицы, идеальным представителем современной литературы бессмыслицы.
Страна Чудес — это страна, населённая безумными математиками; уход в Страну Чудес — это, как мы понимаем, уход в мир маскарада; а все эти хампти-дампти и мартовские зайцы — это просто доктора и профессора богословия на карнавальном пиршестве ума.
У Эдварда Лира этот смысл ухода несколько приглушён, ведь Эдвард Лир — законченный гражданин мира неразумия. Мы не знаем его прозаической биографии так, как мы знаем биографию Льюиса Кэрролла. Мы воспринимаем его как лицо сугубо мифическое — то, что он сам изобразил в автопортрете:
Есть у Лира знакомые разные.
Кот его называется Фосс.
Тело автора — шарообразное,
И совсем нет под шляпой волос.
Если ходит он, тростью стуча,
В белоснежном плаще за границей.
Все мальчишки кричат: Англича-
нин в халате бежал из больницы? 3
В то время как Страна Чудес Льюиса Кэрролла — сугубо интеллектуального происхождения, Лир вносит совершенно иной элемент — элемент поэтический и даже эмоциональный. Кэрролл работает с чистым разумом и не достигает столь сильного контраста: ведь, в конце концов, человечеству, как правило, всегда было свойственно чуть насмешливо относиться к возможностям разума. В отличие от Кэрролла, Лир вводит свои ничего не значащие слова и создаёт своих аморфных персонажей не с комическим глубокомыслием, а во всём богатстве романтических оттенков и проникновенно-лирических интонаций:
Где-то, где-то вдали
От знакомой земли
На неведомом горном хребте
Синерукие Джамбли4 над морем живут,
С головами зелёными Джамбли живут.
И неслись они вдаль в решете.
Это совсем иной вид поэзии, нежели представленный в «Джабберуокках»5. Кэрролл с математической точностью составляет своё стихотворение в виде мозаики из новых и загадочных слов. А Лир со спокойным и воистину неподражаемым нахальством заключает в простые и ясные фразы обрывки своего дурашливого диалекта — в результате чего мы не без изумления обнаруживаем, что понимаем этот диалект. С недосягаемым для Кэрролла простодушием Лир сообщает нам, что именно тетя Йобиска сказала Побблу,— а она сказала, что:
Если ты ноги без пальцев сберёг,
Куда это лучше, чем пальцы без ног!

Так легко и просто чувствует себя поэт в этом своём мирке, что мы начинаем верить, будто и сами уже давно путешествуем по Громбулианской долине и прекрасно разбираемся в проблемах Поббла.
Утверждение о том, что бессмыслица есть новый вид литературы (мы могли бы даже сказать — новый вид смысла) было бы совершенно бездоказательно, будь бессмыслица всего лишь эстетской забавой. Истинно художественное редко возникает из чистого искусства, во всяком случае не чаще, чем истинно разумное из чистого разума. Великие художественные творения произрастают на возделанной почве нравственных убеждений. Искусство для искусства — замечательный принцип, коль скоро речь идёт о том, чтобы отличить почву от растущего на ней древа; но это очень плохой принцип, если он подразумевает древо, растущее без почвы. Великая литература — это всегда аллегория: аллегория мировиденья и мироздания. «Илиада» велика потому, что жизнь есть битва; «Одиссея» потому, что жизнь есть путь; а Книга Иова потому, что жизнь есть тайна. Можно во всём сущем видеть одни только «Призраки»; а можно (и это чем-то приятней) видеть «Сон в летнюю ночь». И самая пошлая мелодрама может быть прекрасна в своём роде, и детектив может быть вполне хорош, если он выражает некое упоение на краю мрачной бездны, что ведь и в самом деле подстерегает нас в каждом тёмном переулке.
Итак, если бессмыслица действительно претендует быть литературой будущего, она должна предложить свою версию мироздания: мир должен быть не только трагически, романтически и религиозно осмысленным, он должен быть ещё и бессмысленным. Нам даже кажется, что бессмыслица неожиданно приходит на помощь духовному взгляду на вещи. Религия веками убеждала человека возликовать пред чудом творения, но она забывала об одном: ничто непосредственно данное нам в наших ощущениях не может быть вполне чудесным. Мы не можем искренне удивиться деревьям, покуда считаем их созданными естественно и целесообразно — скажем, для того, чтобы их объедали жирафы. Но когда они кажутся нам гигантскими волнами живой земли, без какой-либо особой надобности вздыбленными к облакам,— вот тогда мы снимаем наши шляпы перед искусством садовода. Подобно покровительнице бессмыслицы — луне — всё имеет свою оборотную сторону. И на птицу можно посмотреть, как на сорванный с ветки цветок,— а тогда человек есть четвероногое, делающее стойку на задних лапах, дом — гигантская шляпа от солнца, стул — приспособление с четырьмя ногами для калеки, у которого их только две.
Самый короткий путь к духовному удивлению ведёт через эту — оборотную — сторону вещей. Знаменательно, что величайшая из всех существующих религиозных поэм — Книга Иова — борется с неверием не путём изображения картины Творения как порядка и воздаяния по справедливости (такая картина виделась лишь сугубо рациональному, показному в своём благочестии XVIII веку); наоборот, в этой книге повествуется о грозном, непостижимом неразумии Творения. «Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шёл дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека?..» (Иов, 38:25—26). И это простое удивление природе вещей, их отчаянному бунту против наших умственных стандартов и пошлых ярлыков, есть основа духовности и в то же самое время основа бессмыслицы. Бессмыслица и вера (как ни странно на первый взгляд даже упоминание этих понятий в одном ряду) обе символизируют ту простую истину, что вытащить из вещей их суть при помощи силлогизма так же невозможно,
как «удою вытащить Левиафана и верёвкою схватить за язык его» (Иов, 40:20). Благонамеренный поборник чисто логического взгляда на вещи, который своим умом доходит до того, что «вера есть бессмыслица», даже не представляет себе, до какой степени он прав. Это дойдёт до него когда-нибудь потом — в том смысле, что «бессмыслица есть вера».
___________________________________________________________________________________

1 G. К. Chesterton. A Defence of Nonsense // Great Essays / Selected by H. Peterson. — N.-Y., 1964.
2 Джон Бэньян (1628—1688) — английский писатель-проповедник.
3 Здесь и далее стихи в переводе С. Я. Маршака.
4 От англ. jumble — путаница.
5 Стихотворные «бессмыслицы» из «Приключений Алисы в Стране Чудес».

Вопросы:
1. Прочитайте и проанализируйте текст с точки зрения позиции автора.
2. Оцените композиционную стройность и смысловую цельность текста.
3. Задайте вопросы, которые можно было бы использовать для языкового анализа текста.
4. Выделите известные вам тропы, помогающие передать замысел автора, интеллектуальное и эмоционально-экспрессивное содержание текста.

Образец сочинения-рассуждения на статью Евгения Богата ученицы 10 «Ф» класса Харько Валерии.
(текст предлагается учащимся с целью анализа по критериям, исправления всех типов ошибок, уточнения собственной позиции по вопросу)

Духовная жизнь – неотъемлемая часть существования любого человека, будь он подростком или стариком, артистом или простым маляром. Внутренний мир (на мой взгляд, это синоним духовной жизни) обогащается с каждым днем, часом, минутой. А следовательно, индивид движется, развивается, впитывает все новое, важное и интересное, что есть в окружающем мире. А как идет развитие души человека? Какую роль в нем играют искусство, литература? Каковы взаимоотношения писателя и читателя, создателя и созерцателя, музыканта и слушателя? В чем заключается духовная жизнь человека? Над этими вопросами рассуждает автор статьи Евгений Богат.
Позицию публициста понять не трудно. Безусловно, он заядлый читатель, сторонник идеи познания мира сквозь призму опыта предыдущих поколений. Использование различных видов тропов, изобразительно-выразительных средств дает возможность автору ярко и интересно выразить свое мнение и убедить в нем читателя.
Я разделяю взгляды Е. Богата на смысл искусства, на задачи писателя, на сущность духовной жизни человека.
Исходя из собственного читательского опыта, могу сказать, что литература – это не только удовольствие, но и жизненно необходимое условие развития. Во-первых, литература дает возможность прожить другую жизнь, принять другой опыт, понять психологию и мотивы другого. Во-вторых, литература все-таки учебник жизни помогающий избежать чужих ошибок, во всяком случае, учитывать их. И, конечно, начитанный, литературно образованный человек намного интереснее человека не читающего.
Смысл нашего общения с искусством в том, что мы учимся общению и выражению себя через образ – словесный, живописный, музыкальный.